«Самыми страшными в больнице были 90-е годы»

Её знают многие калужане: Валентина Григорьевна Золотарёва долго работала старшей медсес­т­­­­­рой в больнице № 4 им. Хлюстина. 17 октября ей исполнится 94 года.

Дома у Валентины Григорь­евны — идеальная чистота. На столе — «Калужский перекрёсток». Признаётся, что не пропускает ни одного номера — сын покупает.

— Сын Евгений каждый день приезжает после работы. По дороге звонит: «Мама, что тебе купить?», — рассказывает Валентина Григорьевна. — Семья у меня всегда была хорошая. Муж давно умер. Сын зовёт к себе, он в частном доме живет. Но я не хочу: привыкла к своей квартире. Внучка Елена — в Америке, внук Роман — в Москве. Он долго со мной жил и сейчас часто звонит и приезжает. У меня уже и правнуки есть!

Когда Калуга была маленькой

— Я хорошо помню довоенную Калугу. Мы жили на улице Свердлова (ныне — Знаменская) в собственном доме. Мой отец Григорий Алексеевич был служащим на лесозаводе, мама Прасковья Григорьевна — домохозяйкой, воспитывала пятерых детей. Калуга тогда была маленькой, мощённой булыжником. Мы ездили к бабушке, а когда возвращались, папа встречал нас на вокзале, брал извозчика. И мне нравилось слушать, как цокают подковы по мощёной мостовой.

Отопление было печное. То и дело на улице раздавались крики носильщиков: «Кому уголь?!» И никаких колонок с водой. Стояла будочка. К ней подойдёшь, копейку положишь, бабушка откроет окно и водички нальёт.

В школу мы ходили на улицу Луначарского, а потом — в гимназию № 9. Мои старшие сёстры даже учились у Циолковского!

Папа умер рано. В то время директором лесозавода, где он работал, был поляк Пётр Станиславович Домбровский — очень порядочный человек. После смерти папы он нам помогал, опекал. Помню, всегда ходил в шинели. Как-то старший брат прибегает домой и говорит: «Петра Станиславовича арестовали, ведут по улице!» Домбровский шёл молча, руки назад. Увидев моего брата, сделал знак: покачал головой — мол, не подходи.

Погром в Тарусе

— Моя старшая сестра закончила медучилище, и я в 1939 году после окончания школы пошла учиться на медсестру. Когда началась война, мы сдавали «Хирургию». Со стороны медучилища хорошо был виден Правый берег: по мосту через Оку шли танки. А учителя примут экзамены, попрощаются с нами и уходят на войну…

В 1941-м мне шёл 17-й год. Старшего брата и среднюю сестру забрали на фронт. Мама с младшим братом поехала к свекрови в Смоленскую область, и там они попали в зону оккупации. Нас, выпускников медучилища, поселили в клубе — там, где сейчас Концертный зал. Мы были на казарменном положении. Стали отбирать: кого-то — на фронт, кого-то, в том числе и меня, — в Тарусу. Дома осталась только старшая сес­тра, она работала на КЭМЗе. Вскоре она меня вызвала в Калугу: их должны были эвакуировать, и она хотела забрать меня с собой. Я по­ехала, но началась бомбёжка. Бомбили КЭМЗ, и я к сестре не успела. Вернулась в Тарусу. Проработала месяц, когда пришло известие, что немцы заняли Калугу. Прихожу на работу и вижу: наши врачи бегают, суетятся. Бросили больницу вместе с больными и уехали. И всё городское начальство сбежало, весь райком партии. Никогда этого не забуду! В Тарусе был день погрома. Немцы подходили, и люди грабили склады. На улице стояли диваны, столы, бочки с мёдом, с маслом… Люди хватали кто что может. Мы, две молодые медсестры, растерялись. Один мужчина кричит нам: «С голоду подохнете, возьмите хоть что-нибудь!» А куда брать? Некуда! Больница пустая. Больных всех распустили, остался один старик,  кормить его нечем. Потом кто-то из местных к вечеру забрал его. А нас забрали в военкомат.

Ближе к ночи приехала конная милиция, и райком партии вернули. Люди, которые унесли что-то, испугались и опять всё на улицу стали выкидывать. Это длилось сутки. А потом начали поступать раненые. Мне было поручено сопровождать их в Серпухов. Там работала в медсанбате. Было тяжело, страшно. Приходилось на самолёте в тыл врага летать за ранеными. А ещё ведь за родных переживаешь: доехала ли сестра до места эвакуации, что с мамой и младшим братом в оккупации…

Победу встретила в Калуге

— В 1943-м после ранения с фронта вернулся мой брат, стал работать в госпитале заместителем главного врача по хозяйственной части. Нашёл меня, и я приехала в Калугу. Устроилась в госпиталь, он был рядом с аптекой «на стрелке». Потом его расформировали, и нас перевели в другой, за кладбищем. Там я проработала до самой Победы. Жила в общежитии: от родительского дома ничего не осталось, всё было разрушено. Питалась в госпитале, кормили и нас, и больных хорошо.

День Победы я встретила на работе. Больные, как узнали эту новость, обрадовались и — на улицу! У нас начальником отделения была женщина-майор. Я — к ней: «Евгения Александровна, больные расползлись, не знаю, что делать!» А она улыбается: «Пусть ползут!» К вечеру, правда, наши пациенты вернулись. Нам несли кто — водку, кто — самогонку. Мы не пили, всё перелили в графин. Один больной лежал с контузией — не слышал и не разговаривал. А когда я ему написала: «Конец войны. Победа!» — дико закричал! Дико! У него появился голос.

Пропала старинная лестница

— После войны я 5 лет работала в детской больнице. А там, где сейчас Хлюстинская больница, была областная, и в войну тоже работал госпиталь. В 1953 году рядом с ней, на улице Никитина, «Спичка» построила поликлинику для своих рабочих. И, так как областная поликлиника ютилась в старом, ветхом бараке, поликлинику «Спички» сделали областной. Я пришла туда работать в 1954-м. Потом нас много раз переименовывали. Позже эта территория стала городской больницей № 4 им. Хлюстина. А областные отделения постепенно переехали в Анненки. Очень сильными были глазное и ушное отделения. В ушном работал легендарный отоларинголог Генрих Оттович Гейне — прекрасный специалист и очень добрый человек. А в глазном завотделением был известный доктор Рубен Григорьевич Берберов. Они в Анненки не поехали.

А знаете, каким отделение терапии было до войны? Когда я училась в медучилище, мы туда ходили. Здание старинное, построено, как известно, купцом Хлюстиным. Красивый вестибюль с двумя ажурными чугунными лестницами, винты — с кулак! Две кафельные печи с декоративными панно из плитки: на одной — олени, на другой — птицы. Во время ремонта всё разобрали, и не знаю, куда унесли. Утром пришли — лестницы нет, и панно с печки исчезли.

Угрожали ножом

— Сначала я была медсес­трой в поликлинике, а ещё подрабатывала на полставки в хирургическом отделении. В послевоенное время в Калуге было несколько криминальных районов. Там, где сейчас стадион за «Спичкой», находился пустырь и постоянно шли разборки. Однажды я в хирургии ждала врача. Вдруг открывается дверь, входят пятеро бандитов, на плаще заносят парня — всего в крови. Кладут на стол — ­­и мне: «Девка, давай зашивай!» Я подошла к парню, рубашку разорвала, а у него все разрезано, кишки наружу. Нужна серьёзная операция. Говорю: «Я медсестра, не умею!» А они: «Видела, как доктор зашивал? И ты давай, мы его потом заберём, вылечим». Выставить их я не могу. Хорошо, кто-то вызвал «Скорую». У него кровь течёт, я стерильной пелёнкой накрыла — она тут же вся мокрая. Взяла стерильную простынь, обмотала. «Скорая» всё не едет. Врач вот-вот должен прийти, и я понимаю, что они, угрожая ножом, заставят его шить. Как их выпроводить? Стала уговаривать: «Выйдите, я ему укольчик сделаю». Уговорила — вышли. И тут сигналит неотложка. Они услышали и быстренько убежали. А врачи «Скорой» взяли того пациента прямо в простыне со стола и увезли.

Липовый врач

— Со всеми главными врачами я хорошо ладила. Была старшей сестрой больницы, а позже — главной сестрой. Начинала работать ещё с Ниной Анатольевной Комзиковой — замечательной женщиной, настоящим профессионалом.

В 1957 году в больнице произошло ЧП. Нина Анатольевна тогда ушла в декрет, и облздрав прислал нам нового врача — со спичечно-мебельного комбината. Врач был уже в возрасте, под 60. На «Спичке» ему дали квартиру. У него были дочь и сын.

Вдруг приезжает контрольная комиссия. Проверяет назначение зарплаты, специализацию персонала. И приходит приказ: всем принести подлинники дипломов. Сёстры — а у меня их было больше 100 человек — принесли. И врачи принесли. Только один всё никак не несёт, тот самый новый. Потом приходит с папкой, там — копии диплома, приказы здравотдела, где он проходил специализацию, а подлинника нет. Он говорит: «Вас что, документы облздрава не удовлетворяют? Позвоните туда». Но в комиссии женщина была принципиальная, забрала его личное дело. И выяснилось, что у врача — поддельный диплом! А он вёл приём в поликлинике. Мы сразу побежали, забрали с его стола рецепты, личную печать. Потом его вызвали, зачитали приказ: лишить врачебной деятельности, а дело передать в суд. На следующий день нам звонят из облздрава: «Вы что издеваетесь над таким врачом?» Оказывается, в облздраве работал его двоюродный брат. Потом этот врач оказался в «Роще» с инфарктом. Не знаю, правда, был ли инфаркт или его по знакомству положили туда. Но судить его не стали, а устроили в регистратуру «Скорой помощи». А так как он жил на «Спичке», мы без конца встречались. Он никогда не здоровался, проходил с суровым видом, едва кивнув головой. А через три-четыре месяца после этого происшествия из облзрава исчез и его двоюродный брат.

Ни лекарств, ни продуктов

— Нина Анатольевна Комзикова тяжело болела. Но так боролась за жизнь! И каждый день ходила на работу. У неё была сильная команда заведующих отделениями, все в связке работали. Много сделал для больницы её зам невролог Фидлер. Очень порядочный, добрый человек, никому никогда не отказывал. Когда строили 4-этажное здание, он контролировал всё. И заводы помогали: КЭМЗ, Турбинка, Моторостроительный, 35-й… Да все! Фидлер открыл неврологическое отделение, но и 2 лет не проработал — умер.

А самое тяжёлое время выпало на долю главврача Хлюстинской больницы Валерия Петровича Замараева. Это были 90-е годы. Что мы тогда пережили! Больных нечем было кормить! Каждое утро ломали голову, где взять хоть какие-то продукты. Такого даже во время войны не было!

Медсёстры ездили щавель собирать — решили, что врачи на приёме посидят одни. Набирали щавеля и неделю варили больным щи. Помню, звонят с мелькомбината: «Есть мука, которая в отходах, но, если её просеять — хорошая будет. Два мешка. Возьмёте?» — «Возьмём!» Привезли поварам: «Сможете просеять?» Они посмотрели: «Сможем!» Просеяли и напекли блинов!

Рыбный цех как-то мойву дал — плохую, помятую. Повара говорят: «Привози, Григорьевна, что-нибудь сделаем!» Перебрали, сварили суп. Прихожу посмотреть, как больные едят, спрашиваю: «Как супчик?» Они довольны: «Хороший, жирненький, ароматный!»

Осенью в Алебинино позвали яблоки собирать. Сад там колоссальный, а яблоки никто не берёт. У нас на практике были студенты. Я взяла 4 человек, купила им 2 батона, а то яблок наедятся — понос прихватит. Приехали. Яблок — море! Мои студенты набросились на них, а я им батоны дала — ешьте! И наелись, и 700 кг яблок привезли. Варили больным компот без сахара.

Зарплату не платили, лекарства не на что было покупать. Медикаменты в аптеке есть, а денег нет. В реанимации лежал молодой парень, 22 года, постоянно терял сознание, умолял врачей: «Я хочу жить!» Умирает, а мы ничего сделать не можем. Замараев вытаскивает 200 рублей из кармана, Мартыновский тоже даёт — я пошла, купила антибиотики.

На следующий день ещё одного тяжёлого привезли. Прихожу к заведующей аптекой, говорю: «Умирает человек, дайте лекарства! Деньги придут — сразу рассчитаемся!» И давали. А мы потом деньги перечисляли.

Помню, проворовалась заведующая продовольственным складом. Её сын открыл кафе, и начали у нас пропадать продукты. Стали проверять — большая недостача. Заведующую освободили от должности, а к вечеру в больницу приезжает группа бритоголовых, ищут главного врача, бухгалтера и главную сестру. Главврача не было, бухгалтер успела спрятаться в рентген-кабинете. А меня санитарка схватила, потащила в физиокабинет и положила на койку — будто я пациентка. И они не нашли никого. Замараев потом пришёл, мы ему всё рассказали. Он поехал в КГБ, вернулся и сказал: «Не волнуйтесь, больше они здесь не появятся». И правда, больше бандиты к нам не приходили.

Работала до 76 лет

— Ушла я из больницы в 2000 году. Уже была настроена. Хотела уйти ещё когда главврачом стал Замараев. Я его давно знала, он учился в школе вместе с моим сыном и относился ко мне, как к матери. Просил не уходить, помочь ему влиться в коллектив. Я и осталась. А в 1999-м я шла на работу под руку с секретарём Мариной. Была зима, Марина поскользнулась, и мы с ней упали. Я сломала шейку бедра. А мне тогда было уже 75 лет. Операцию делал Махоткин, в то время ещё молодой врач. Приехали профессора из столицы, собрались врачи из других больниц… Это была одна из первых таких операций в нашем городе. Всё прошло хорошо. Я быстро встала на ноги и даже на дачу на Муратовке ездила.

С работы я ушла в 2000 году. Сейчас часто вспоминаю родную больницу, тех замечательных людей, с которыми работала. И каждый год в мой день рождения ко мне приходят старшие медсёстры.

Медсёстры и врачи детской больницы. Валентина Григорьевна — крайняя слева.

В своём кабинете.

Валентина Григорьевна проработала в Хлюстинской больнице 46 лет.

Возле Хлюстинской больницы— тогда она была областной.

С главврачом Валерием Замараевым.